Вэтом году в истории российской эмиграции особая дата — столетие так называемой «русской акции» Чехословакии. В Праге об этом говорят много: это важный факт истории Чехии. В России многие знают, что в 1920 году президент Масарик и правительство Чехии начали обсуждение программы беспрецедентной помощи тем, кто бежали от большевиков с отступающими частями белой армии и в очень тяжелом положении оказались в Турции, Сербии и других балканских странах. В результате в 1921 году в Праге была создана программа, которая позволила принять в Чехии более 4 тыс. российских эмигрантов с выплатой им стипендий, были открыты университеты, издательства, различные сообщества. Чехия ежегодно тратила 4-5% ВВП на «русскую акцию», которая в целом охватила около 30 тыс. эмигрантов, и, что важно подчеркнуть, не только русских, но и украинцев, и беларусов.
Чешские политики того времени по-разному смотрели на будущее этой огромной эмиграции. Одни считали, что она должна энергично готовиться к реваншу и борьбе с большевиками, другие считали, что большевики надолго и важнее политики культурный аспект. Многие инженеры, военные, профессура, бежавшие от большевиков, быстро вливались в процесс создания собственно чехословацкой индустрии, армии и науки. Кто-то, прожив в Праге несколько лет, перебрался в Париж или Берлин. А кто-то в тридцатые годы решил вернуться в СССР и там через несколько лет сгинул в ГУЛАГе, как русский социальный философ Николай Устрялов или беларусский поэт Владимир Жилко.
Часто можно услышать: никакого толка от этой эмиграции не было, она не смогла оказать влияние на большевиков в России и не дожила до конца СССР. Но это наивный, антиисторичный взгляд. Никто в 1920-1927 годах, в период расцвета «русской акции», не мог предсказать, что впереди новая мировая война, которая позволит сталинизму закрепиться. Все это было в дымке будущего в тот момент, когда чехословаки только что обрели государственность на руинах Австро-Венгерской империи и в очень сложной для себя ситуации решили проявить мощную солидарность с русскими, оказавшимися в беде.
История России показала, что культурное поле в результате всякий раз смыкается,
и в национальной истории географическая локация конкретного человека имеет лишь биографическое значение. После 1917 года вся русская эмиграция оказалась апроприирована новым возникшим культурным целым — Герцен встал рядом с Толстым. Одновременно началась новая эмиграция — но в итоге Рахманинов и Шостакович в одном пантеоне. А уехавшие в семидесятые, при брежневизме, Войнович, Солженицын, Бродский и др. уже через 20 лет оказались в одном культурном пространстве с теми, кто оставался внутри страны.
При этом сам по себе факт долгой жизни вне России, на Западе, т. е. как бы в «эмиграции» — тут надо еще раз подчеркнуть условность этого термина — вовсе не является гарантией устойчивости перед искушением «русской власти». Максим Горький уехал, и возвращали его с большим усилием, в результате он скомпрометировал последние годы жизни своим участием в пропагандистской кампании сталинизма. А, например, всемирно известный хоккеист Фетисов, прожив в США много лет, вернулся и примкнул к группе политических менеджеров Кремля.
Взгляд историка видит в гигантской миграции выходцев с земель России — в ее исторических границах в данный момент истории — не «эмиграцию» как таковую.
Евреи и немцы не эмигрировали, а репатриировались. По всему миру от Новой Зеландии до Исландии мы видим сейчас на кафедрах университетов выходцев с территории бывшего СССР, эти люди уже давно укоренены в науке своих стран. Невозможно говорить об эмиграции применительно к, например, женам Сальвадора Дали или первого премьер-министра Чехословакии Крамаржа и еще тысячам и тысячам людей, которые прожили счастливую и яркую жизнь в смешанных семьях, став частью национальной истории разных стран. Слово «эмиграция» предполагает «горький хлеб чужбины», трагедию потери родины. И его уместно употреблять лишь в отношении тех, кто бежал от преследований, предпринял вынужденный шаг. Но даже и такие люди переживают свое положение как «эмиграцию» часто лишь первое время. Затем наступает новая жизнь.
Сейчас — горячее время. Беларусы бегут от Лукашенко. В России вновь обсуждают эмиграцию, сообщения про «вынужден покинуть страну» появляются каждую неделю. В обеих странах политические режимы вступили в новую фазу своего постсоветского развития: Россия после прошлогодних поправок к Конституции, Беларусь — после политического кризиса, вызванного выборами в августе 2020 года. В обеих странах истребление оппозиции идет демонстративно, с циничной насмешкой над нормами прав человека. Политические активисты, как в семидесятые в СССР, поставлены перед выбором: либо эмиграция, либо заключение. Диссидентские мемуары воссоздают атмосферу, в которой принимались такие решения. Я был студентом-первокурсником, когда Людмила Алексеева — одна из тех, кто основал Московскую Хельсинкскую группу — вынуждена была уехать из СССР. Через 16 лет она вернулась в Россию и проделала здесь большую работу для того, чтобы вместе с новыми российскими властями создать и укрепить институты, контролирующие соблюдение прав человека. Однако колесо истории сделало полный оборот, и в 2021 году мы вновь в той точке, когда правозащитники объявлены иностранными агентами, их деятельность парализована серией законов, а наиболее активным грозит тюрьма. А столетие чехословацкой «русской акции» в поддержку эмиграции мы отмечаем в год, когда в Литве действуют программы поддержки для политических беженцев из Беларуси и России, а Европарламент в своей недавней резолюции подчеркивает, что в ближайшем будущем одним из приоритетов его деятельности станет поддержка продемократических российских и беларусских сообществ в эмиграции. У беларусов даже де-факто оформилось правительство в изгнании во главе со Светланой Тихановской. Арест Алексея Навального вызвал небывалое пробуждение российской диаспоры во многих странах мира, возникло сетевое сообщество, которое синхронизировало свои акции в более чем 60 городах мира. Большие шествия и митинги прошли в Берлине и Праге, пикеты солидарности встали даже в Мельбурне, Токио и Сеуле. Конечно,
никто не преувеличивает возможностей диаспоры, однако сам факт того, что в мире есть «свободные русские», очень важен для будущего,
поскольку нет сомнения, что в будущем колесо истории снова совершит очередной полный оборот, и к тому моменту нынешние усилия сегодняшних политических эмигрантов будут иметь важное символическое значение для новых политиков в самой России.
Сегодня одни уезжают из России или активно обсуждают такую возможность, другие настойчиво аргументируют необходимость оставаться в стране даже и под угрозой благополучию своих семей, но ясно, что через 20 лет, например Владимир Сорокин, живущий в Берлине и Татьяна Щербина, живущая в Москве, будут в истории русской литературы независимо от их нынешней локации, а Алексей Навальный и Дмитрий Гудков окажутся на одной странице учебника по политической истории. Так это было во времена Тургенева и Достоевского, так это работает и сейчас.
Александр Морозов
политолог, научный сотрудник философского факультета Карлова университета в Праге
